© OCR - А.В. Беликович, 2004. Воспроизводится по тексту: Беликович А.В. Арктика: земля и люди. Анализ национальной земельной политики северных федераций. Магадан: СВНЦ ДВО РАН, 1995. 128 с. (Труды НИЦ "Чукотка"; Вып. 3) Номера страниц указаны в квадратных скобках шрифтом малинового цвета.
Земельный вопрос на Чукотке
[86]] В XVI-XVII веках единицей землепользования на Чукотке можно считать род, или родовую национальную общину. Четкая система землепользования не предполагала никакой частной и тем более личной собственности на землю, но закрепляла за родами определенные маршруты кочевок стад. О собственности в полном смысле этого слова здесь можно говорить только в отношении оленей и имущества. Распределение кочевых хозяйств по земле было довольно равномерным; равновесие между родами, племенами и природой поддерживалось за счет неписаных законов и тесного взаимодействия оленных людей, береговых групп морских и речных охотников и рыболовов. Войны в основном возникали лишь при нарушении равновесия и прохождении волн одних народов через другие [25].
Однако такая жизнь, как показывает история, не могла продолжаться вечно. Постепенно начались вторжения на эту территорию не только соседей, но и весьма отдаленных народов, начались контакты с инородцами. Собственно, второй этап земельной истории Чукотки можно отсчитывать с 1640 года, когда первые русские активно проникли в Северо-Восточную Сибирь и острожно закрепились в Якутии и на Колыме. Однако в то время они не ставили вопрос о собственности на здешнюю землю. Пришлые и коренные народы расходились по разным экологическим нишам: пришлым требовались зачастую совсем не те ресурсы, за счет которых жили северяне. Например, ценными считались шкурки соболя, горностая, а не столь популярные на Чукотке песец или росомаха, не интересовал пришлых и жир, зато бросовая кость рассматривалась как большая ценность.
В течение всего XVII века шло функциональное взаимодействие русских с северными народами, при котором ни одна сторона не посягала на свободу и самостоятельность другой. Россия стала включать Чукотку в свое государство в XVIII веке, тогда русские начали облагать официальной [87] государственной данью - ясаком - коренных жителей Чукотки. Закон обязывал северные народы отчуждать в пользу Российского государства десятую часть добытых ими шкур, оленя, рыбы; при этом сами жители становились подданными русского царя, т. е. гражданами России. Но и в то время никто не претендовал на землю и не отчуждал ее от коренных жителей. Чукотка рассматривалась как часть России, но право пользования ее традиционными ресурсами оставалось за коренными жителями.
 |
Рис. 43. Оленеводческая бригада в северной Корякии. Весенняя стоянка. Весной и осенью оленеводы постоянно кочуют каждые 2-3 недели на новые пастбища [13]. |
Находиться под защитой огромного государства было относительно выгодно, и ситуация могла развиваться спокойно. Однако все, как всегда, было испорчено жадностью чиновников, которые вместо одной стали изымать три десятых продукции у коренных жителей, дабы две десятых оставлять себе. Это, естественно, вызвало сопротивление - начались военные стычки чукчей с русскими, которые официальная история в большинстве случаев замалчивает. Необходимо отметить, что борьба эта, иногда (и чаще всего) скрытая, была направлена против чиновничьего произвола, а не против царя и Российского государства.
Этот период довольно рыхлых экономических и культурных взаимодействий закончился примерно в 1830 году [5]. В это время контакты с большим миром резко возрастают. Начинается трансформация образа жизни коренных жителей, проникновение чужой идеологии, нарушение равновесия между обществом и природой. Постепенно происходит расслоение общества и переход к товарно-денежным отношениям. В контакте с другими народами просыпается и чувство национального самосознания, ибо до этого трудно было мыслить понятиями наций и границ, их попросту не существовало: на всей территории Чукотки царил языковой, родовой и экономический континуум (непрерывность).
С прогрессирующей меновой торговлей у коренных жителей стали появляться некие предчувствия собственности на землю. Когда большинство коренных жителей стало осознавать себя как нация, появилось и ощущение "своей земли". Однако земля здесь понималась скорее не как собственность, а как "мать-сыра земля", как некое духовное начало.
"Помню, родители не разрешали нам, детям, играть с ножом, втыкая его в землю, земля почиталась как мать. Так они и говорили: "Нельзя делать ей больно, ведь она мать наша"".
С. М. Ранав. Архив НИЦ "Чукотка". Анадырь.
Своя земля дает силы жить, она поглощает гнев и тоску, возвращает народам самих себя. Тело ее бесконечно, зыбко, упруго, оно вскармливает всех: и пришлых, и коренных. Она разворачивает сознание каждого человека так, что он становится способен питаться энергией природы и космоса. И чтобы быть прекрасной, она ничего не требует от тебя, только любовь.
Даже на уровне рода не существовала собственность на землю в ее европейском понимании. Некое ощущение собственности стало проникать постепенно, и не на землю в целом, а на определенные угодья, особенно те, что были в дефиците. Это могло относиться к особенно удачливым местам рыбалки и охоты, лежбищам моржа, к зимним оленьим пастбищам,[88] к тому, что лимитирует жизнь. Именно это закреплялось за родами, племенами в первую очередь. Вероятно, у береговых жителей закрепление мест началось раньше, так как они вели оседлый образ жизни. Этот период эволюционного раздвижения культурно-экономических рамок аборигенного социума длился на Чукотке почти столетие, с 1850-е по 1930-е годы.
Сразу надо оговориться, почему на Чукотке период рыхлого огосударствления был столь растянутым. Дело в том, что после открытия и начала освоения в середине XVIII века Русской Америки все силы и средства русских уходили на Охотию, Камчатку и Аляску - регионы гораздо более богатые и комфортные для жизни поселенцев, чем холодный и суровый Чукотский край. Аляска оттянула внимание России на восточных рубежах и фактически законсервировала состояние отношений на Чукотке. В общем-то даже в конце XIX и начале XX века Чукотка все еще очень слабо была вовлечена в общероссийскую государственную жизнь и рассматривалась государственными чиновниками как часть России скорее формально. В то время коренные жители Чукотки были вольными людьми - столь же независимыми, сколь независимыми были славяне до проникновения норманнов.
Подобную равновесную систему землепашцев, охотников и рыболовов Россия имела только в IV-VII веках [44]. Именно норманнизация (проникновение викингов, скандинавов) привела к разложению родового строя и появлению на Руси князей и бояр, переходу земли в собственность отдельных феодалов, к возникновению государственности, активизации торговли и появлению первых городов на путях "из Варяг в Греки", "из Варяг в Персы" и в Индию. Но если мы вернемся на Чукотку, то увидим, что аналогичный процесс здесь шел в конце XIX - начале XX века. Основа, на которой возникла государственность у восточноевропейских угро-финнов и славян, - это дух, традиции и культура викингов (воинов-странннков, воинов-купцов, путешествующих на ладьях). Далекие потомки этих викингов, славян и угро-фнннов, тщательно перемешавшихся к тому времени, пришли на Чукотку с Семеном Дежневым. Именно они принесли в огромную [89] страну Сибирь, жившую в равновесии с природой и не понимавшую государственности, искры собственности и административного территориализма. Это был закономерный общепланетарный процесс организовывания северных территорий, через которые прокатывались волны завоевателей.
Вялая истома российского замешательства перед Арктикой недолго спасала эти земли от прихода новой жизни. Тусклые и нерасторопные действия русских царей сменились воздушными змеями революции. С приходом советской власти и на Чукотке началось обобществление всего и вся, а также закрепление идей социализма. Так как у северных народов традиционно существовали только личная и общинная собственность, им было очень легко перейти в социализм [80]. Обобществляли, по сути, только оленей, так как землю обобществлять не было смысла: она и так была собственностью государства в общем пользовании. Это важное отличие Чукотки от Центральной России, и сегодня о нем не стоит забывать активным поборникам частной собственности на землю.
Однако, несмотря на коллективизацию, на Чукотке вплоть до 50-х годов наряду с общественными сохранялись личные олени [63, 80].
"Мое детство прошло в стойбище Рыннаптанмэльгын. Родители вели оседлый образ жизни, так как вследствие стихийных бедствий, в основном гололедов, стадо наше стало очень маленьким и его присоединили к так называемому общественному стаду, состоявшему из личных оленей обедневших оленеводов. Считалось это стадо "личным", и потому за его выпас колхоз не выплачивал зарплату пастухам..."
С. М. Ранав. Архив НИЦ "Чукотка". Анадырь.
Затем началось массовое создание колхозов с последовавшим закреплением за ними всего поголовья и угодий. Появились границы административных районов, колхозов и бригад. Постепенно с приходом добывающей индустрии началось землеустройство. Поначалу это мало отражалось на поведении сельских и тундровых жителей. Они не препятствовали отводам земли под добычу, так как начало промышленной эры не воспринималось большинством населения как вред. Эта эра несла с собой массу хорошего, и потому индустриальное вторжение имело мощную социальную поддержку.
"К декабрю 1953 года всех тундровиков собрали в селении Конергино. С этого времени для них начиналась другая, пока не совсем понятная жизнь. Людей запугивали, тех, кто не хотел вступать в колхоз, непокорных, судили. В 1951 году отобрали стада у многооленных чукчей... Я хорошо знаю амгуэмскую тундру. Помню, как забрали три огромных стада Нотанвата. Они стали достоянием образованного колхоза "Полярник". Туда же пригнали стада Алеля. А самих хозяев под конвоем милиции препроводили в Анадырь. Их некоторое время держали там, в домике за колючей проволокой. Конечно, жалко их, потому что они ничего не понимали, не могли уразуметь, для чего нужна новая жизнь - торвагыргын".
К. Лявургин [22. С. 8]. [90]
Затем права обобществленной собственности от колхозов, по существу, перешли к государству. Все в Советском Союзе стало государственным, в том числе и земля, и олени, и дома, и люди, и мысли. Дабы усилить государственность, колхозы преобразовали в совхозы. Фактически с 60-х годов государство стало крупнейшим собственником земли в России. Коренные народы в этот момент претерпевали мощную трансформацию: в первую очередь шла европеизация психологии, привыкание к новым жизненным установкам, к территориальным границам. Это насаждалось сверху и поддерживалось государственной идеологией.
Процесс огосударствления затормозил развитие у коренных жителей ощущения собственности на землю. Лишь ритуальные участки, захоронения и им подобные места несли на себе в общественном сознании печать родовой принадлежности. Кое-какие элементы этого закрепились только на уровне обрядности и уважения традиций.
Однако за советский период сформировалось четкое представление о том, что объектами собственности могут быть только результаты и орудия труда - дома, "бураны", товары, лавки, фактории, но ни в коем случае не земля. Собственностью может быть только то, что житель может обменять на товар, а так как на землю он не мог ничего поменять, то она и не рассматривалась как собственность. Никому не приходило в голову, что за добычу ископаемых с государства надо брать деньги, тем более что и мощные федеральные дотации Чукотке никак не были связаны с уровнем добычи золота и другого минерального сырья.
Только в 70-80-х годах в чукотскую интеллигентскую среду стала просачиваться информация о международных конвенциях и об опыте коренных народов в других странах мира. Постепенно стало формироваться осознание прав на ресурсы, в том числе и на землю [30]. Это вызывало охлаждение к традиционным занятиям и промыслам. Коренные жители начали чувствовать себя людьми обкраденными, обворованными, людьми второго сорта. Им нельзя было даже и заикнуться о том, что по праву первозаселения вся эта земля принадлежала им.
 |
Рис. 44. Эскимосский охотник с гарпуном и ружьем [13].Эскимосы - самый многочисленный арктический народ. Сегодня в мире насчитывается около 85 тыс. эскимосов. |
По сути дела, в период мощного патернализма, начиная с 50-х годов на Чукотке происходило разложение местной культуры, ассоциирование ее с культурой других этносов. Кто-то приспособился к этому, забыв язык и традиции, кто-то не смог. В это время все северные народы России, подкупленные и изрядно развращенные европейской цивилизацией, подошли к новому рубежу: сверху стали давать установку на капитализацию и введение института частной собственности. Отделение Чукотки от Магаданской области и обретение статуса субъекта Российской Федерации привели к активизации мыслей и о частной собственности на землю. Пришло из Канады и США сладкое слово "фермер", и, воспользовавшись указом о реорганизации колхозов, последние было решено разделить на фермерские хозяйства. Но специфика северного землепользования уже через два года чукотского фермерства показала абсурдность затеи капитализации Севера.
Курс Российского государства в начале 90-х годов на рыночную экономику и кризис, охвативший в связи с этим все хозяйство страны, дискредитировали идею частной собственности на землю в среде трудящихся. В особенности парадоксальная ситуация сложилась на Севере, где [91]продолжали существовать огромные по площади незаселенные земли. На Чукотке, например, в связи с сильным оттоком населения и деиндустриализацией система введения частной собственности на землю просто кажется бессмысленной.
Закрепление земель за этническими общинами, возможно, приведет к тому, что большая часть земель окажется в руках федерального правительства. Во-первых, это несправедливо по отношению к самим же коренным народам, ибо сейчас они де юре имеют все, а тогда будут владеть какими-то жалкими клочками. Во-вторых, у федерального правительства никогда не будет достаточно средств на содержание, охрану или рациональную эксплуатацию земель, не закрепленных за этническими общинами.
Частная и общинная собственность на землю предполагает очень жесткое закрепление границ, что неизбежно приведет в чукотских условиях к свертыванию некоторых традиционных отраслей хозяйствования и замыканию каждого предприятия на своем участке. Уже сейчас тундровики жалуются на то, что оказались оторваны, изолированы друг от друга. Кроме того, любые границы на просторах Севера будут условны - невозможно реализовать ни их маркировку, ни тем более охрану. Кто знает, может быть, закреплять за конкретными хозяйствами следует не землю, а маршруты кочевок и сроки их прохождения?..
Тот факт, что в России не восторжествовала концепция частной собственности на землю, является выгодным отличием нашего государства от других северных стран. Именно это дает арктическим коренным народам современной России преимущество: по существу, сейчас они владеют (пользуются) всеми землями (а не только землями резерваций) и могут не оглядываться постоянно на излюбленные таблички "цивилизованного мира": "НЕТ ПРОХОДА! ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ!" Этот же факт не позволяет им торговать своей землей или сдавать ее в аренду, извлекая из этого прибыль, что в конце концов приводит к скупке земель латифундистами. [92]
"Земля наша испокон веку принадлежала нам, коренным жителям. И она не продается и не покупается. И все, что есть на ней и в ней, т. е. в ее недрах, - все принадлежит моей Чукотке. Это неписаный закон, и он никогда не изменится".
С. М. Ранав. Архив НИЦ "Чукотка". Анадырь.
Сейчас на Чукотке возникла странная ситуация с землей: разные формы хозяйствования подпадают под совершенно разные законы. На начало 1995 года в Чукотском автономном округе насчитывалось 17 совхозов, четыре товарищества с ограниченной ответственностью, одно акционерное общество, одно малое сельхозпредприятие, два КСП и 25 фермерских хозяйств [40]. Что касается товариществ с ограниченной ответственностью, то земля закрепляется за ними на 50 лет, что, по сути, означает продолжение той же политики землеустройства, что существовала до перестройки. В этом смысле земля здесь как бы продолжает считаться государственной, так же как и в совхозах. Фермерским же хозяйствам земля была передана в частную собственность, однако это владение фиктивно, ибо они не имеют никаких государственных документов на отвод этих земель. Таким образом, при введении института частной собственности на землю в России позиции всех сельскохозяйственных ячеек на Чукотке становятся очень уязвимыми.
Преобладание коллективных форм собственности и организации труда над частной собственностью и индивидуальным наймом рабочей силы определило основное отличие нынешнего российского северного хозяйства от европейского и американского. Истоки этого кроются прежде всего в общинном типе землевладения, свойственном старой России. Этот тип землевладения, как указывал еще И. В. Киреевский, был прямо противоположен западному институту частной собственности на землю. "Все здание западной собственности, - писал он, - стоит на развитии этого личного права собственности", у нас же "видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли русской рассеянных и имеющих, каждая на известных правах, своего распорядителя и составляющих каждая свое особое согласие или свой маленький мир; эти маленькие миры или согласия сливаются в другие, большие согласия... из которых уже слагается одно общее, огромное согласие всей русской земли"*.
*Цит. по: [31. С. 7].
Община как основа русского общественного устройства после революции была заменена в деревне колхозом - при этом главный принцип землевладения (коллективный характер) не изменился. Фактически главный поворот в типе землевладения в России случился гораздо позже - в конце 60-х - начале 70-х годов, когда не только земля, но и все хозяйство, включая работников, перешло полностью в руки государства. Это общество государственного монополизма пытаются в 90-х годах перестроить в общество государственного капитализма, однако само такое реформирование на основе русского социально-психологического уклада кажется достаточно абсурдным. [93]
Традиционное природопользование народов Севера в советской России не оказалось в экономической изоляции, как это случилось в капиталистических странах, а инкорпорировалось в единую государственную систему коллективных хозяйств. Специфичность собственности северных колхозов и специфика северной экономики никогда не рассматривались в России как проблема. Северное природопользование просто входило в единую унифицированную и полностью огосударствленную систему сельского хозяйства.
Если в английском языке существует слово "subsistence", то в русском языке ему нет аналога. Это слово переводится и как "жизнеобеспечение" [25], и как "традиционное природопользование" [44], и как "натуральное хозяйство" [1], хотя оно просто означает производство продукции для личных нужд, для собственного потребления, а не на продажу [76]. В мире капитализма любой человек вынужден делить всю свою деятельность на две непересекающиеся сферы: то, что он делает лично для себя, и то, что он делает на продажу, по найму. Естественно, в северных хозяйствах почти вся жизнь людей традиционно ориентирована на собственное выживание и вся их энергия уходит на "subsistence". Именно поэтому основная проблема современного этнического Севера в Америке заключается в соединении двух типов экономики - экономики коммерческой (товарной) и экономики жизнеобеспечения [56, 88, 91, 100, 113].
Постановка такой проблемы в России была попросту невозможной: у нас все принадлежало государству, в том числе и сам человек. Поэтому проблема его выживания тоже государственная, и экономика традиционного природопользования не мыслилась в отрыве от общероссийской экономики. Хорошо это или плохо? Для конкретного человека, индивидуума, личности, вероятно, плохо, так как государственный патронаж снимает с него ответственность за свои действия, формирует иждивенчество, зависимость от федеральных чиновничьих служб, лишает свободы выбора экономических форм хозяйствования. С другой стороны, нетоварное производство коренных жителей в этой системе рассматривается не как их сугубо личное или семейное дело, а как дело государственное. Престиж такого труда на себя автоматически приравнивается к престижу труда товарного.
Этот парадокс, как и вся наша жизнь, отражает расплывчатость границ между добром и злом, невозможность поделить все на доброе и злое. В любом добре есть элемент зла, как во всяком зле можно найти искры добра. Беда многих северных территорий России сейчас и заключается в потере чувства государственности и размывании самого этого понятия.
